Здесь воплотились все, все мечты о счастливом конце и страстном тройничке, ура, товарищи, я плакала Вот оно, счастье:
(Сценарий Индийского кино, но меня прет)
Эпиграф № 1: “До сих пор считалось, что фильмы бывают плохими, хорошими и … индийскими. Но будущее – будущее будет принадлежать Сагенейским сериалам, которые, при незначительных затратах с нашей стороны, завоюют мир и принесут миллионные прибыли, как только телевидение займет надлежащее место в жизни человечества. ”
Э. Крауфер, из речи, произнесенной на заседании Совета Директоров крупнейшей кинокомпании Сагенеи.
Эпиграф № 2: “Союзмультфильм” не представляет…
Глава 23 Верность
На эстансии господина Ансалиса Эштону пришлось задержаться на сутки, по неписаным правилам хваленого южного гостеприимства. Отказаться не было никакой возможности, если в будущем рассчитываешь успешно вести дела с хозяином. А Эштон рассчитывал, поэтому к себе на асиенду он вернулся уже далеко за полночь. И схватился за голову, узнав, что Герин и Френц, отправившиеся с утра "осмотреть окрестности", так и не вернулись.
читать дальшеСжимая в руках уже неизвестно какую по счету за эту ночь кружку черного горького кофе, он вышел на веранду и напряженно вгляделся в яркую лазурь неба с темной полосой тяжелых облаков на горизонте. Со дня на день должен был начаться сезон дождей. И эти облака, пока еще смутной угрозой висевшие над душными джунглями Сагенеи, внушали тревогу и трепет. Солнце прошло треть пути к зениту, Эштон щурился, и мелкие морщинки собирались в уголках напряженных глаз. Виски ломило, и, несмотря на жару, его слегка знобило от недосыпания. Но результат стоил затраченных усилий: первые поисковые партии вышли с рассветом. Необходимые распоряжения он отдал еще ночью. Последний отряд, к которому собирался присоединиться он сам, должен выступить ближе к полудню. Лихорадочные ночные метания, звонки и тревога вымотали его окончательно. В который раз за свою жизнь Эштон возблагодарил Бога за то, что у него есть связи и деньги. И соседи. Дон Эвидо де Хартенсо, владелец соседней эстансии и заядлый охотник, знавший местные джунгли как свои пять пальцев, внимательно выслушал Эштона когда тот, измученный и издерганный, глубокой ночью ввалился к нему в дом, и любезно согласился помочь. Всю ночь он провел в библиотеке над привезенными с собой картами, расчерчивая их на квадраты и прокладывая маршруты поиска. Он же договорился с проводниками и даже решил принять участие, несмотря на свою занятость хозяйством поместья.
А сейчас, когда до отбытия оставалось чуть меньше часа, Эштон смог хоть немного расслабиться и отдышаться.
Он от души проклинал нетерпение Герина. Вот ведь приспичило же полетать над джунглями в поисках древних останков.
- Там же тропические леса, ну что можно увидеть с воздуха? - пытался он образумить загоревшегося идеей любимого.
- Много чего. - рассмеялся тот, - Надо только уметь смотреть. Если пройти на небольшой высоте, по рельефу можно определить, где лежат руины. Понимаешь, Эштон, это холмы, холмы покрытые джунглями. Столько столетий прошло, грандиозные пирамиды майранне поросли землей, а строили их на равнинах.
- Френц, может хоть ты его образумишь. - Эштон тщетно воззвал к благоразумию графа фон Аушлиц. Но тот только досадливо поморщился в ответ и нехотя оторвал взгляд от старинных карт, разложенных на столе.
- Зачем ?
Эштон заикнулся было о том, что это безумная и опасная затея, ведь со дня на день начнется сезон дождей. На что ему ответили, что только некое благородное безумие и придает смысл жизни.
И тогда он понял, что отговорить их не удастся. После Дойстана у них троих почти не было разногласий. Только осознав цену жизни, начинаешь понимать, что глупо тратить драгоценные часы и минуты на то, чтобы доказывать свои правоту и превосходство тем, кто тебе дорог. Эштон отступил. А сейчас бессильно злился, на них, на себя, на это слепящее солнце, от которого больше всех страдал Френц, с его потрясающе белой кожей, на которой никогда не появлялось загара. Допускать наихудшего варианта он не хотел даже в мыслях. И, с другой стороны, хорошо, что их там двое, это значит - у них вдвое больше шансов выбраться из передряги, и вдвое больше шансов остаться в живых. Эштон вспомнил Дойстан.
***
Уехать, бежать из этой проклятой богом страны и чем скорее, тем лучше. Одно время эта навязчивая идея завладела сознанием Эштона настолько, что он практически не обращал внимания на происходящее вокруг. Да и некоторые дела перед отъездом следовало закончить лично, не расширяя круг посвященных. Он с головой погрузился в рутинную работу министерства финансов: циркуляры, предписания, переговоры. Постоянные переговоры с дельцами, Эштон использовал все свои немалые красноречие, обаяние и опыт, уговаривая, подкупая и убеждая промышленных толстосумов вкладывать деньги в инвестиции, возвращать капитал в страну. Он старался сконцентрироваться на работе и отбросить все мысли о Герине. О том, что тот практически отказался уехать с ним. И где-то с месяц не замечал ничего, что не было бы напрямую связано с его работой, как впоследствии оказалось, зря. Слишком часто стал пропадать Герин. И слишком частым гостем стал в его апартаментах фон Аушлиц. Близились выборы в рейхстаг, и события в кулуарах власти принимали неожиданный оборот.
Эта была одна из тех, теперь ставших редкими, ночей, когда Герин остался у Эштона. Френци буквально вломился в его квартиру, когда они уже видели десятый сон. Эштон тогда со злостью смотрел на красавца аристократа с растрепанными белыми волосами, на белых же манжетах рубашки, выглядывавших из-под обшлагов черного форменного мундира поверх серой засаленной полосы отчетливо просматривались бурые пятна засохшей крови, в руках Френц держал черную папку, неизменный аксессуар группенфюрера в последние дни.
- Эштон, нам с Френци надо поговорить, - обратился к нему Герин.
И он ушел в спальню, оставив их в гостиной наедине. Впрочем, это помогло мало. Даже массивные двери, сработанные с истинно дойстанской основательностью не стали преградой для отчетливого звука громких мужских голосов. Эштон сначала попытался закрыть голову подушкой, но потом, уверившись, что заснуть ему так и не удастся, стал прислушиваться к разговору. Френц, как всегда, говорил на северо-дойстанском наречии Герин отвечал ему на том же диалекте. К удивлению Эштона, Френц разговаривал во вполне приемлемой для приличного общества манере.
- Ты недооцениваешь опасность, Герин. Леонир устал от твоей тени за своей спиной. На него давят.
- Ну а твои службы на что? – Раздался недовольный голос рейхсляйтера. - Реакционерам всегда можно заткнуть рот.
- Дело не в них. Дело в фон Тарвенге. Вот запись допроса. Я настаиваю, что бы ты прочитал ее сейчас же.
- Давай сюда.
Минут на десять в гостиной воцарилось молчание, и Эштон задремал. Потом разговор возобновился, вдребезги разбив остатки сонного забытья.
- Тарвенга надо убрать. Но убрать тихо.
- Несчастный случай ? – уточнил Френц.
- Возможно. – задумчиво протянул Герин. – Но лучше смерть от естественных причин. Ведь лаборатории в Кастервице восстановлены ?
Эштона внутренне передернуло, он представил себе холодное выражение лица, с которым его любимый произносил эти слова.
- Б***дь ! – немедленно среагировал Френц. – Ты хоть представляешь как это трудно будет сделать ? И как потом убрать исполнителей ?
Они заспорили, впрочем, не повышая голоса.
В последующий час Эштон стал невольным свидетелем того, как планируются заговоры.
Два человека спокойно решали, кому из верхушки рейха и как умереть. Эштон не был политиком, не был он и военным. Он не любил жестокость в никаких ее проявлениях. Эти двое, там, в гостиной, обсуждали детали, кандидатуры жертв и исполнителей, и делали это даже спокойней, чем сам он обсуждал бы финансовые детали очередного договора. Впрочем, у них не было выбора, еще в школе, изучая историю родного Франкшира, Эштон усвоил одну прописную истину: революция, какой бы она не была и какие бы благие цели не преследовала, неизменно пожирает своих детей.
А утром Герин спросил его:
- Эштон, ты когда собираешься уехать ?
Это было уже слишком.
- Не так скоро, Герин. – Чтобы остаться, Эштону нужно было оправдание, и он его нашел, придумал еще ночью, когда принял решение, пожалуй, самое рискованное в своей жизни. – Мне надо задержаться хотя бы еще месяца на два – три.
- Зачем ?
Эштон улыбнулся как можно невиннее.
- Видишь ли, реформы, которые проводит правительство, просто требуют моего присутствия здесь.
Герин не понял. И Эштону пришлось разъяснять детали до конца.
- Те, кто вкладывают деньги, желают иметь гарантии того, что они не будут потеряны. Одной из таких гарантий являюсь я лично. – наставительно сказал он. – У дельцов и банков есть свои источники сведений. Это бизнес, Герин. Они прекрасно осведомлены о том, кто разработал план реформ и контролирует сохранность капиталовложений. Если я скоропостижно покину Дойстан, есть риск, что немалая часть инвестиций будет изъята, а те, что планировались, не будут вообще никогда вложены. Видишь ли… - и он оседлал своего любимого конька, по ходу рассуждений посвящая Герина в теневые тайны экономики.
- Даже те взятки, которые я беру, строго говоря, ими не являются. Это всего лишь часть гарантий. – закончил он разглагольствования.
- Часть круговой поруки. – прокомментировал внимательно слушающий его рейхсляйтер.
- Ну вот, видишь. Ты все прекрасно понимаешь. – Эштон светло улыбнулся, и с чувством глубокого удовлетворения направился в ванную, оставив Герина раздумывать о судьбе экономических реформ. Или политических хитросплетениях. Или очередных кандидатах на роль жертв в цепочке политических убийств. Ему уже было все равно. Ничто не имело значения. Он устал, бесконечно устал бороться с собой. Тропический рай обернулся далекой и несбыточной мечтой. Да и какая, по большому счету, разница, если Герин отказался уехать вместе с ним. По расчетам рейхсляйтера, его личное присутствие требовалось Дойстану еще, по меньшей мере, год. А потом еще и еще год – прокомментировал про себя Эштон, - и так до конца. До конца чего ? Если жизни, то чьей ? Ответа на этот вопрос не знали ни тот, ни другой.
Дальнейшие события разворачивались стремительным темпом. Эштон ни о чем не спрашивал Герина. Они вообще мало виделись и мало разговаривали. О результатах деятельности заговорщиков он узнавал из газет. Леонир фон Тарвенг, первый президент Дойстана, скоропостижно скончался после непродолжительной болезни в первый день выборов в рейхстаг. Правительство объявило трехдневный траур. Подъезжая к зданию министерства финансов, Эштон из окна машина с грустью смотрел на приспущенные государственные флаги. В течении трех последующих недель со дня смерти президента, по разным причинам, скончалось пятеро наиболее реакционных членов правительства. Официальная пресса никак не прокомментировала этот факт. Наиболее вероятным кандидатом на пост президента газеты называли товарища Штоллера, но и это вскоре прекратилось. Новоиспеченные депутаты рейхстага приняли закон о проведении всеобщих выборов, наименее возможное количество кандидатов равнялось четырем. Впрочем, все эти политические изменения мало затронули министерство финансов, по-прежнему твердо проводившее прежним курсом экономическую политику и планомерно и скрупулезно осуществлявшее реформы. Как всегда, административные колеса бюрократической машины размеренно крутились, молча делая свое дело и, по большому счету, им было плевать, какой там вождь стоит у кормила власти.
И Герин только отшучивался в ответ на подначки Френца:
- Президент, б**дь, оплот демократии.
Беда пришла внезапно. Впрочем, тогда Эштон еще сомневался, можно ли это вообще назвать бедой. И только когда он взглянул в глаза Герина, понял – можно, и с полным на то основанием.
- В Френци стреляли. – Ничего не выражающим голосом сообщил Герин. Он подошел к креслу и тяжело опустился в него. Черные глаза смотрели с глухой тоскою.
Эштон подошел к нему и молча обнял. Можно было сказать многое. Например, что это закономерный исход их политических заигрываний. Что Френц этого заслужил. Но говорить было нельзя, невозможно. И только на следующий день он узнал подробности из газет. Стреляли в Герина. Френци прикрыл его собой. Сейчас Френци находился в городской Бейренской клинике. Без сознания. Врачи отказывались делать прогнозы. Эштон, сам не зная зачем, напросился с Гериным на визит в Бейренскую клинику. После короткого доклада врача, сыпавшего медицинскими терминами и усердно отводившего глаза от ледяного взгляда товарища Штоллера, их провели в палату. Эштон отметил про себя, что впервые Герин не пялится круглую попку идущей впереди них медсестры, туго обтянутую халатиком. Френц лежал на кровати, в голубоватом свете больничного освещения, его и так всегда белое лицо почти сливалось с белизной наволочки. Белые волосы отливали серебром. Несколько прядей падали на лоб и Эштон повинуясь странному порыву, подошел и аккуратно убрал их с лица Френца, непроизвольно задержав руку. И, возможно, от этого прикосновения, а может то количество лекарств, которое вкололи ему за последние сутки, наконец-то оказало долгожданный эффект, но белые ресницы дрогнули и Френц широко открыл свои дикие алые глаза. Рефлексы профессионального военного действовали безотказно, он внимательно обвел глазами комнату, пытаясь оценить обстановку и остановил взгляд на Эштоне. Улыбнулся и преодолевая слабость с трудом сказал пересохшим ртом:
- Теплый. У тебя такие теплые руки.
И снова, прикрыв глаза, уже адресуясь склонившемуся над ним Герину.
- Спать. Гери, я хочу спать.
Они позвали дежурного доктора. И тот, пощупав пульс пациента и задав пару вопросов, облегченно заулыбался.
- Теперь он просто заснет. Раз пришел в себя – будет жить.
В ту ночь Герин впервые за три дня спокойно заснул и спал как убитый, пока утром Эштон, сам уже полностью готовый к началу очередного трудового дня в министерстве финансов, не стащил с него одеяла, со словами:
- Вставайте, товарищ Штоллер – вас ждут великие дела.
И дела его действительно ждали. Дойстан отчаянно нуждался в новом руководителе. Таком, который сможет не только удержать власть, но и будет достаточно благоразумен, чтобы этой властью не злоупотреблять. Герин сделал выбор. На эту роль больше всех подошел господин Цахес, политик из крыла умеренных, достаточно благоразумный и твердый, вполне толковый и не слишком амбициозный, самое то, что бы передать президентские полномочия.
Этой ночью они с Эштоном поговорили. В Сагенею они поедут втроем. Эштон согласился. Правда отпустил комментарий.
- Хочешь оставить новое правительство чистеньким ?
- Дойстан и так терпел достаточно долго. – отрезал Герин.- Это шанс начать с чистого листа.
И, видимо, хромая судьба наконец-то решила проявить милосердие, потому как далее, все шло согласно планам господина рейхсляйтера. Единственное, что изменилось – Герин в приступе паранойи удвоил охрану. Сам он все так же продолжал отсутствовать, но оно и понятно, слишком уж много дел навалилось. А Френц приходил в себя после ранения в Бейранской клинике, и Эштон каждый день приходил к нему. Граф вел себя на удивление тихо. Не было ни специфичных междометий в разговоре, ни аристократической холодности. Остался …обычный человек. И Эштону было странно наблюдать Френца таким потерянным и выбитым из привычной колеи.
А через неделю Герин просто забрал Френца из больницы в свою квартиру и попросил Эштона приглядывать за ним. Объяснив, что другим образом обеспечить безопасность друга он просто не в силах. Дела потребовали его присутствия во Франкшире. И Эштон остался с Френцем. Он никогда не мыслил себя добрым самаритянином. Скорее наоборот, хватка дельца и чиновника выбила у него остатки какой-нибудь сентиментальности напрочь. Он сам так думал. Оказалось, ошибался. Френци вызывал … жалость. Ту самую жалость, на которую, как думал сам Эштон, он был попросту не способен.
А для графа фон Аушлиц дни тянулись невыносимо долго. Тягучие, медленные, бессмысленные, полные тревожного ожидания и болезненного бреда. Они опаляли душу, как опаляет кожу руки горячий воск, капающий с тающей свечи. А ночи, ночи были заполнены тревожными снами. Один из которых, впрочем, имел обыкновение повторяться с завидным постоянством.
Френц шел по пустынной ледяной равнине. Почему-то дул штормовой ветер и сбивал с его с ног. Но он упрямо продолжал идти, ища хоть следа присутствия кого-нибудь, кто вывел бы его отсюда, он шел, оскользаясь и падая на четвереньки, раня ладони и почему-то босые ступни об острые края крупного ледяного крошева, устилавшего скользкую поверхность. Горячая, густая кровь из порезов капала на лед и мгновенно застывала на нем безобразными малиновыми кляксами. Холод вымораживал тело. И идти становилось неимоверно тяжело. Упав неизвестно в который по счету раз, и опустив голову, чтобы хоть как-то укрыть лицо от порывов ветра, он вдруг замечал, что ледяная поверхность из зеркальной становилась прозрачной, и начинал различать в толще льда под собою смутные очертания вмерзших тел, и тогда холод и страх сковывали движения. В реальности такого холода не бывает, он парализовал волю, отбирая последнюю надежду выбраться из ледяного ада. И Френц застывал, скорчившись в центре необъятного вымерзшего пространства, разумом понимая, что надо встать и идти дальше, но не в силах сделать и шага. Он чувствовал, как сам становится частью этой равнины, врастает в вездесущий лед, чтобы стать одним из неясных смутных силуэтов в этой прозрачной бездонной толще. И тогда приходила она. Френц никогда не видел ее раньше и не знал ее имени. Старая женщина в сером, почти монашеском балахоне появлялась из неоткуда, словно всегда находилась здесь, просто раньше он не замечал ее. Седые волосы развевались под порывами ветра, она опускалась над ним на колени и начинала безмолвно плакать, слезы прозрачными каплями сбегали с покрытого морщинами лица и падали на его уже подернутую инеем одежду и тоже застывали на ней. Женщина протягивала руку, чтобы коснуться его щеки. И каждый раз ее прикосновение приносило боль ледяного ожога, и он просыпался с криком, трясясь от воображаемого холода.
В первую же ночь Эштон, по просьбе Герина, проживавший в его квартире, подскочил с кровати от такого крика, раздавшегося из спальни Френца. Он опрометью кинулся туда. Граф, в горячечном беспамятстве сна, метался по кровати и кричал. Эштон растолкал Френца, заставил проснуться и инстинктивно подался назад, когда сильные пальцы обхватили его запястье. Френци вцепился в него, как утопающий хватается за ближайшее плавсредство, и глядел на него безумными алыми глазами.
- Все хорошо, Френц, вы дома, у вас просто были кошмары, вы кричали во сне и я зашел проверить. – успокаивал его Эштон, свободной рукой поглаживая серебристую макушку. Расширенные зрачки сузились. Френц медленно приходил в себя.
- Простите, я разбудил вас. – сказал он охрипшим, то ли от крика, то ли со сна голосом, но руку Эштона так и не отпустил. Даже хватки не ослабил. Почему-то в этот момент он очень напоминал ему Герина. Эштон, повинуясь внезапному порыву, просто сел на кровать и, обняв графа свободной рукой, прижал его к себе, успокаивающе нашептывая:
- Тихо, Френц, тихо.
Через тонкую ткань пижамы Эштон чувствовал нервную дрожь, колотившую прижимающегося к нему мужчину. Он обнял Френца, еще крепче прижал его к себе и поцеловал в висок. А Френц, Френц прижался к нему. И Эштон услышал просьбу:
- Пожалуйста, не уходи. Не бросай меня. Ты такой теплый, Эштон.
Остаток ночи Эштон проспал в одной кровати с графом. Утром они проснулись почти одновременно. И Эштон обнимал Френца, уютно устроившегося в кольце его рук, а сквозь плотную ткань штор пробивались первые, по-летнему радостные лучи солнца, возвещая начало нового дня.
Разговаривать не хотелось, впрочем, как тогда казалось Эштону, им было и не о чем говорить. Случайная близость ни на йоту не уменьшила той пропасти, что отделяла его от господина фон Аушлиц. Однако Френц молчать просто не умел. Приподнявшись на локте, он рассматривал Эштона с обычным для себя выражением нахальства на красивом фарфоровом лице, алые глаза светились непередаваемой смесью наглости…и восхищения. Эштон поразился, как мало этому человеку надо, чтобы вернуться в свое обычное состояние.
- Не замечал раньше за вами склонности к благотворительности, господин Крауфер. – насмешливо протянул Френц.
Странно, но Эштона это не обидело. Он ухмыльнулся, и легонько щелкнув Френца по носу, сказал:
- Болван вы, ваше сиятельство. Умный, но все равно болван.
И, не дожидаясь ответной реплики, Эштон легко соскочил с постели, втайне наслаждаясь выражением растерянности и неуверенностью, промелькнувшей в глубине алых глаз Френца. Больше об этом происшествии не было сказано ни слова. Но и Френц больше не кричал во сне.
Герин вернулся через три недели. Пресса вовсю шумела о грядущей отставке товарища Штоллера. Оставаться в Дойстане дольше было опасно. Новое правительство быстрыми темпами прибирало к рукам власть, расчищая ключевые посты и назначая на них своих ставленников. Начиналась травля приспешников старого режима. В речах нового лидера Дойстана, размещенных на первых полосах газет звучало осуждение “перегибов” и “злоупотреблений властью”. По иронии судьбы, из всех троих только Эштон мог остаться в Дойстане и далее. Его присутствие было даже желательно. Он не лгал Герину, когда расписывал особенности своего положения. Гарант и заложник. Его прошение об отставке удовлетворили с большой неохотой, сулили золотые горы и обещали должность министра. Чтобы добиться вожделенной отставки, пришлось сослаться на слабое здоровье и бог знает что еще. Из Дойстана все трое почти удирали в спешном порядке, через Франкшир, с поддельными документами.
На океанском пассажирском лайнере заблаговременно были забронированы три каюты первого класса. Предстояла целая неделя блаженного ничегонеделания.
Глава 24 Через океан
Эштон с удовольствием проводил время в пассажирском салоне, тратя его по возможности с пользой. Во всяком случае, он нашел себе вполне приятное общество. На этом же лайнере из Франкшира возвращались два правительственных чиновника и несколько промышленников средней руки, с которыми Эштон быстро нашел общий язык. Они прекрасно проводили время, деля свой досуг между картами и обсуждением общих перспектив экономического развития. И Эштон был бы в полном восторге, если бы не одно но. Герин, наскучив обществом его и Френца, с удовольствием проводил время с черноволосой и черноглазой красавицей Полетт, наследницей главы крупнейшего концерна по сбыту кофе. Спору нет, девушка была весьма мила, остроумна и хороша собой. Но у Эштона каждый раз сводило скулы от злости, когда он видел пару, весело фланирующую по прогулочной палубе. Френц же развлекался как мог, развлечения, в основном, сводились к пьянству в компании флотских служащих, проводивших свободное от дежурства время в пассажирском салоне. Как ни странно, у них с Френци нашлось немало общего.
На третий день плавания, Эштон засиделся за непривычно длинной, но крайне интересной партией в преферанс и поздно вернулся в свою каюту, чтобы провести в одиночестве уже вторую по счету ночь.
К его удивлению, дверь оказалась не заперта, неяркое освещение внутри, казалось, только подчеркивало, а не рассеивало полумрак, а в кресле сидел граф фон Аушлиц собственной персоной. Эштону показалось, что у него дежавю. Он спокойно вошел и прикрыл за собой дверь.
- Добрый вечер, Френц. Извольте-ка объяснить, почему вы находитесь именно в моей каюте и как вообще вошли сюда.
- Это было не трудно, господин Крауфер, запасные ключи есть у первого помощника, знаете ли.
- И зачем вам это было нужно ?
Френц уставился в его глаза и, нахально улыбаясь, Эштон скорее почувствовал эту улыбку, чем увидел ее, сообщил:
- Потому что я все-таки болван, Эштон. Но, как показывает опыт, и вы не умнее.
Эштон пожал плечами.
- А вот это уже не ваше дело. Если это все – извольте удалиться.
Френц встал с кресла. В два шага преодолел разделявшее их расстояние и, крепко обхватив Эштона руками за плечи, впился в его губы жестким поцелуем.
Эштона передернуло от злости. Он оттолкнул его.
- Убирайтесь, господин Аушлиц – процедил он сквозь зубы. – такое утешение мне не нужно.
- А какое нужно ? Такое тебя устроит ?
Френц опустился на колени. И глухо сказал.
- К черту Эштон. Я никуда отсюда не пойду. Если ты не нужен Герину, ты нужен мне.
Эштона с головой накрыла холодная, рассудочная ярость.
- Прекратите паясничать, Френц, вам это не к лицу. – процедил он, - убирайтесь.
- Ну как тебе еще объяснить. – с тоской протянул Френц и быстро вскочил с колен. Если Герин обладал навыками борьбы, то Френц владел ими в совершенстве. Эштон и пикнуть не успел, как оказался на кровати, в болевом захвате, придавленный сверху горячим телом. Возможно, следовало бояться, но ему казалось, что испытывать страх за последние полгода он попросту разучился. Может, привык уже к постоянному чувству опасности. Он смотрел прямо в алые глаза, которые лучились похотью и восхищением. И неожиданно для себя самого понял. Мальчишка, подросток, который ради любопытства отрывает бабочкам крылья, а потом удивленно смотрит, как корчится в агонии серое мохнатое тельце. Эштон и чувствовал себя сейчас такой вот бабочкой. А Френц так и не вырос, подумалось ему, и разговаривать с ним надо было как с ребенком.
- Френц, пусти меня. Ты делаешь мне больно. – произнес он как можно более ровным голосом.
Захват слегка ослаб, став из болевого обычным, но не пропал и Эштон лихорадочно перевел дыхание. И получил настойчивый поцелуй в шею и жаркий умоляющий шепот: “Эштон, не отталкивай меня, не надо.”
Возможно, так подействовал прошлый опыт, когда оправляющийся от ранения Френц вот так же просил не оставлять его. Возможно, так сказалась ревность. Возможно, то, что Френц был красив, и так порой напоминал ему возлюбленного. А, может быть, все это подействовало вместе. Так или иначе, но Эштон уступил и ответил. На ласку – лаской, на объятие – объятием, на поцелуй - поцелуем. Чертов Френц. Он был настолько откровенен в своем желании. Настолько открыт, насколько может быть открыт человек человеку. И руки сами потянулись к пуговицам рубашки, расстегивая и освобождая от плена одежды горячее тело. Одежда – последние доспехи джентльмена, отчего-то тогда подумалось Эштону, снимая ее, мы избавляемся от последних остатков приличий. В тусклом свете ночника кожа Френца отливала перламутром, отражая неверный свет. Прекрасен возлюбленный мой и как лилия чист. Приходили на ум давно забытые строки Песни. Сильные ладони оглаживали тело, Эштон скользил языком вниз от ямки между ключиц, исследуя и лаская твердую отзывчивую плоть. Статуе из белого мрамора уподоблю его. Рука нащупала восставшее естество, и чувственный рот вобрал в себя округлую головку члена. Лозе виноградной подобен он, отягченной налитыми гроздьями. Френц глухо застонал, волна дрожи пробежала по телу. И Эштон поразился - даже эта сдержанность делала его похожим на Герина. Но за внешней холодностью горел огонь чувственности, и он искал выхода, рвался наружу всплесками дрожи, подавленным стоном, больше напоминающим рычание. Френц, что же ты делаешь, собака ты такая, яркий, как раскаленное добела пламя, сводящее с ума танцем страсти. Эштону безумно хотелось заласкать это тело, довести до разрядки а потом овладеть им. Биение крови гулом отдавалось в затуманенной удовольствием голове, и, когда партнер щедро выплеснулся ему в рот, Эштону показалось, что их обоих охватило снежное пламя. А потом, потом он взял Френца. Спросив разрешения только взглядом и нежными прикосновениями, потому что слова лживы, а язык тела правдив. Он вошел в раскрытое перед ним тело и стал двигаться сначала осторожно, очень медленно, постепенно наращивая темп, внимательно следя за реакцией партнера, и, судя по тому, как Френц закусил губу, как он замер, прислушиваясь к новым для себя ощущениям, как расширялись его зрачки, сначала от боли, а потом от страсти, Эштон готов был поклясться, что у Френца если и был подобный опыт, то очень давно. Так же, в полном молчании Эштон сделал все, чтобы разрядка накрыла их одновременно. И ему это удалось в полной мере. Потом, уже выключив свет, он укрыл засыпающего любовника одеялом, и обняв со спины, прижался к нему всем телом, с наслаждением вдыхая его запах.
Невыспавшийся Герин вернулся к себе в каюту уже на рассвете. Полетт оказалась той еще штучкой. Черные лукавые глаза не зря прямо-таки высекали искры, обещая все возможные удовольствия в постели. Вины за собой он не чувствовал: в конце-концов, это был всего лишь секс, который не будет иметь продолжения. И не настолько уж он и был очарован жгучей южной прелестницей, чтобы предпочесть ее общество Эштону надолго. Да и окажись Эштон на его месте, он только порадовался бы за него. К его удивлению, кровать была пуста. Бывший рейхсляйтер только плечами пожал. Возможно, Эштон обиделся, что же он был в своем праве и Герин вздохнул и улыбнулся, представив, как будет выпрашивать прощение у любимого. И начинать следовало немедленно. Он только забежал в душ и переоделся.
К его удивлению, дверь в каюту Эштона была незаперта, и Герин тихонько скользнул внутрь, у кровати он застыл. То, что он увидел, было чудовищно в той же мере, что и прекрасно. В мягком свете раннего утра лежали Френци и Эштон. Белые волосы графа морской пеной расплескались по смуглой груди Эштона. И Герин машинально отметил, что если кожа Эштона излучает мягкое сияние янтаря, то Френци похож на чистый белый жемчуг. Несколько секунд Герин стоял над кроватью, пытаясь справиться с накатившими на него противоречивыми эмоциями. Предательство ? Вина ? Чьи ? Если злость то на что ? Собственные чувства отодвигались под натиском увиденного: слишком мирной была картина, слишком спокойным выражение спящих лиц. Не в силах решить, что делать, Герин на секунду застыл. Френц. Эштон. Эштон и Френц. Вместе. Этого не могло быть, и тем не менее, это – было. Злое бешенство снова накрывало с головой, зверь внутри него однажды уже напился крови досыта, и загнать его обратно будет трудно. Причиной была даже не банальная ревность, а что-то другое, названия чему он еще не определил. Френц. Друг. Прикрывший его собой от убийц в Дойстане. Френц. Ублюдок. Настоящий псих. Никогда не соизмерявший свои поступки и их последствия. А сам он лучше ? Герин вглядывался в удивительно спокойное белое лицо с легкими полукружьями опущенных ресниц. И понял. Вот именно в эту минуту он ненавидел не Френца, он себя ненавидел, а Френц, он был кривым зеркалом его собственных деяний. Садист и убийца. Паяц и фигляр. И все-таки – друг. С пониманием причин бешенство ушло. Герин криво усмехнулся уголком рта и вытер взмокший лоб тыльной стороной ладони, словно смахивая что-то невидимое, но ужасно раздражавшее. Напряжение отпустило. Остался вопрос - почему ? И что делать теперь ? Ответ пришел внезапно. Чудовищный в своей кажущейся нелепости, он был до того прост, что заставил беззвучно рассмеяться. И зверь внутри умолк, удовлетворенно задремав. Утро все равно принесло ему проблему, хоть и не ту, которую он, по глупой самонадеянности, ожидал. И эта проблема требовала решения. Герин, решительно развернувшись, тихо подкрался к двери и, открыв ее пошире, тут же закрыл с громким хлопком и стуком. Злорадно наблюдая, как, вздрогнув, подскочил в кровати Эштон, и как голый Френц буквально спрыгнул на пол.
- Герин, бл***дь. Тебя стучаться не учили ? – выпалил Френци, сориентировавшись в обстановке буквально через секунду.
- А что ты делаешь здесь, друг мой, в столь ранний час ? Ах да, ты же намеревался присунуть моему любовнику. И как, присунул ? Тебя можно поздравить ? – непринужденно осведомился Герин, поудобнее устраиваясь в кресле. Он обращался к Френцу, а смотрел в глаза Эштона, буквально упиваясь выражением растерянности, плескавшимся в ореховой глубине. Но длилось это не долго. Эштоном овладела какая-то веселая злость. Уже давно подспудно копившаяся из дня в день с того самого времени, когда он стал невольным свидетелем ночного разговора. Абсурдность ситуации только дала ей выход. Ореховые глаза сверкнули в ответ янтарной вспышкой. И Герин непроизвольно отвел взгляд.
- Герин – угомонись. – Эштон ответил ему тем же тоном, каким он распекал проштрафившихся подчиненных у себя в министерстве. И это живо напомнило те времена, когда Герин впервые встретил господина Крауфера – Директора министерского департамента Франкшира. – Ни я ни Френц не заслужили такого унижения от тебя. Я не барышня чтобы мне присовывали, изволь выбирать выражения. Мы не в Дойстане и скажи спасибо, что вообще остались живы, несмотря на ваши политические игры.
С этими словами он спокойно встал с постели и направился в ванную, даже не потрудившись прикрыться простыней. Герин не возразил, только проводил его задумчивым взглядом, и все же откровенно любуясь смуглым телом.
Слова отрезвили лучше ведра воды. А Френц, до того молча слушавший и даже не попытавшийся натянуть штаны, резко вскинул голову и задал вопрос:
- Эштон, ты знал о заговоре ? Все время ?
- Естественно, ночью вы достаточно громко говорили, а у меня тонкий слух.
Ответил Эштон не оборачиваясь, и захлопнул дверь.
Герин откинулся в кресле, задумчиво разглядывая потолок. Мысли метались в голове, цепляясь за одно-единственное слово. Живы, да. Эштон прав. Он разучился ценить жизнь, свою по крайней мере, а может просто не осознавал какое это счастье – жить. И Эштон остался в Дойстане, с ним, а ведь мог бы и уехать. Один. И намного раньше. Наплевав на его проблемы. И Френц. Он вспомнил, как ему было страшно потерять Френца. А он забыл. Слишком быстро забыл. И чуть не устроил дикую безобразную сцену, из-за несчастного самолюбия. Но Френц, зачем он полез к Эштону? И если он сделал это один раз, то где гарантия, что это не повторится снова. А любовника он терять не намерен, впрочем, как и друга. Френцу следовало дать выбор, и сделать это нужно было именно сейчас, пока они тут все трое вместе. Герин перевел взгляд с потолка и уставился на Френца в этот момент нарочито неторопливо влезающего в штаны.
- Френци, посмотри на меня, - и тот оторвался от своего занятия и, вздрогнув, замер, когда пересекся взглядом с черными бездонными глазами Герина. Герин смотрел на него, буквально гипнотизируя, как змея гипнотизирует кролика. И Френц уступил этой молчаливой власти, как уступал ей всегда. В алых глазах не вспыхнуло даже тени бунта. - ты зашел на чужую территорию и остановки на полпути не будет. Ты понимаешь меня ? – подался к нему Герин, чтобы не потерять зрительный контакт.
- Понимаю, мой дорогой рейхслятер, понимаю. – Попытался паясничать Френц, но в ехидный тон закралась нотка легкой неуверенности, едва слышимая, она все же портила хорошо рассчитанный апломб. В противовес нарочито развязному тону, Френц покраснел. Кровь прилила к щекам, белые ресницы отбрасывали тень на заалевшие щеки и Герин залюбовался смущением мужчины. Пикантности добавило и то, что в этот момент Френц запутался в штанине.
И Герин, жестко усмехнувшись, подошел к нему и, притиснув Френца за затылок, поцеловал его, больно, чуть ли не до крови, прикусив губы. Френц привычно и похабно ухмыльнулся.
- Мой прекрасный рейхсляйтер изволит гневаться ?
- Дурак ты Френци, ой и дурак. – прошептал Герин ему в ухо и все так же, не ослабляя хватки, поцеловал его покорно раскрывшиеся губы во второй раз, но уже нежно и осторожно, дразня и проникая языком все глубже. Нахальный и вредный Френц заводил его ничуть не меньше покорного Эштона. Но ответа на ласку он не получил, и поэтому, оторвавшись от губ, заглянул в красные глаза. Растерянность и глухая боль. И Герин понял, что Френц позволит делать с собою все, что он захочет с ним сделать, сейчас он готов принять это как заслуженное наказание. Но и только. На большее можно не рассчитывать. Не такого эффекта добивался Герин. Поэтому он провел кончиками пальцев по напряженному белому лицу и, так же продолжая смотреть прямо в глаза, произнес: “Я люблю тебя, Френци, правда, люблю. По-другому, иначе, чем Эштона, но так же сильно.” Простых слов оказалось достаточно, чтобы маска напряжения сменилась выражением детской доверчивости.
- Теперь или втроем, или никак. – Продолжал говорить Герин, огладив плечо и проведя рукою от шеи и вниз, по обнаженной груди, до сосков. – Тебе решать Френци.
Френц замер, осознавая услышанное. А потом выдал:
- То есть я могу вот так вот взять и уйти ?
- Да, Френци.
- Черта с два, Гери. Не дождешься.
Картина, представшая Эштону, когда он вышел из ванной, была, в сущности, вполне логичной, именно ее он и ожидал увидеть.
Френц стоял на полу на коленях, опустив голову, спутанные пряди падали на лицо. Герин сосредоточенно трудился, пристроившись сзади. Эштон усмехнулся своим мыслям, подошел и откинув влажные от пота пряди с лица Френца, поцеловал его.
Эпилог
Ночь они провели в кабине самолета. Герин мысленно поблагодарил свою предусмотрительность, заставившую его в последний момент не пожалеть времени и прихватить пару одеял и хотя бы минимальный запас воды и еды. Следующий день прошел в бесполезных попытках устранить неполадки. Флапероны починить так и не удалось. Солнце клонилось к закату. Френц вовсю материл авиационную промышленность этой, б***ть, перспективной Сагенеи. Заодно досталось и Эштону. Уставший Герин был зол, раздражен и уже подумывал, а не успокоить ли Френци тычком в зубы. Солнце касалось верхушки деревьев, когда со стороны реки донесся шум моторной лодки. А еще через полчаса взволнованный Эштон выслушивал нелестные характеристики новой модели летательного аппарата.
Да асиенды они добрались только к полудню следующего дня. Амфибию тащили на буксире.
Сезон дождей начался через двое суток. Они сидели за завтраком, в столовой, когда раздались первые раскаты грома и вскоре затем в окно застучали первые капли. Эштон вздрогнул от неожиданно громкого раската.
- Сейчас будет потрясающий ливень, - сказал Герин, и его глаза заискрились теплым смехом. – Хотите посмотреть?
И он подошел к окну и широко распахнул створки, впуская свежий, насыщенный влагой воздух. Эштон неспешно встал со стула, и присоединился к нему, раньше он только читал о тропических ливнях, но сам никогда их не видел. Френц оперся на подоконник, высунувшись из окна чуть ли не по пояс, и тоже с любопытством ожидания смотрел в сад.
Сверкнула молния, потом другая и дуги электрических разрядов расчертили хмурое небо в дикой пляске.
“Ни х***я себе!” – Кратко и емко описал он грандиозное действо природы, и сразу подался назад в комнату, спасаясь от внезапно хлынувшего с неба дождя.
Всполохи отражались в алых глазах, ветер трепал белые волосы, забранные против обыкновения в хвост. Френц был похож неукротимого бога огня, каким его изображали язычники. Злого шута и насмешника.
А Герин стоял, глубоко и ровно дыша, замерев в неподвижном созерцании грандиозного зрелища и Эштону было чертовски приятно ощущать его руку у себя на талии и любоваться разгулом стихии за окном.
Дождь, бесконечный, шумный, величественный в своем движении, падал вниз с неба; и уже на расстоянии вытянутой руки очертания предметов виделись размытыми, как сквозь толстую стеклянную стену, а через три метра возможность хоть что-либо разглядеть и вовсе пропадала. Дождь будет идти с небольшими перерывами целых пять месяцев. Бурные потоки воды прибьют книзу мелкую пыль, мешающую дышать в жарком тропическом воздухе, напитают и очистят землю. На чей-то взгляд, пять долгих, унылых месяцев. Но любой крестьянин или плантатор скажут вам, что это пять самых прекрасных месяцев в году, когда природа работает на человека сама, не беря за свои дары плату трудом и потом, восстанавливая и расчищая поля для нового посева.
FINI